По воспоминаниям легендарного певца, на радио и телевидение его не пускали из-за того, что он не давал взяток

В нашей недавней публикации, посвященной 75-летию со дня рождения и 20-летию со дня смерти звезды советской эстрады Валерия Ободзинского, мы впервые познакомили читателей с фрагментами его воспоминаний, которые он надиктовал на магнитофон в середине 90-х годов («ЭГ» № 4, 2017). Как рассказала вдова певца Анна Есенина, предоставившая нам эти уникальные записи, Валерий Владимирович хотел на их основе создать автобиографическую книгу. К сожалению, его внезапный уход из жизни не позволил осуществить задуманное. Но оказалось, кое-что Ободзинский все-таки успел написать. В архиве у Есениной нашлись несколько тетрадных листков с его заметками о жизни и творчестве, которые сейчас предлагаются вашему вниманию.

   - Я родился в Одессе. Из-за разлада в семейной жизни моей матери с отцом жил и воспитывался у бабушки. Там лет в 14 я впервые попробовал спиртное. Таким образом я получил самостоятельность в жизни. Пить начал чаще и пил до 16 лет. Потом понял, что, если не сменю общество и местожительства, то плохо закончу. Профессию я себе уже выбрал. Я неплохо пел и играл на контрабасе. И принял предложение уехать на работу в Томск (Сибирь). Пить я стал меньше, но периодически запивал. В 22 года я понял, что, если я не завяжу с алкоголем, то творческая моя карьера закончится очень скоро. Поэтому я принял решение лечиться, что и сделал в Ленинске-Кузнецке. Я принимал «Тетурам» и через месяц бросил пить. После лечения я резко начал подниматься вверх, и уже в 1964 году меня пригласили на работу в Москву – солистом в оркестр Олега Лундстрема. Я испытал ощущение первых радостей от записей на радио и телевидении. Попробовал себя в сольных концертах. На 23-м году создал свою семью. Но с первых шагов в столице возникало много трудностей. В советской системе шла борьба за право быть первым, борьба за существование. Мне не давали прописку в Москве. Пришлось обойти закон. Из-за этого я имел неприятности. Чем я становился выше, тем больше становилось врагов, завистников. А так как зависть – чувство мне непонятное, то я это не учел. Появились негативные рецензии и статьи в газетах. Началась травля. Я уехал в Донецк. Оформился там на работу. В 1969 году у меня родилась дочь. Жить хотелось лучше. Думать и работать приходилось больше. Наконец, я получил московскую прописку, построил семье квартиру и вернулся работать в Москву. Но в столице я столкнулся со взяточничеством. А по характеру я человек простой. И чувство стыда заставляло меня и удерживало от подарков и взяток. У меня возникли сложности на радио и телевидении. Везде все было схвачено. А я был певец не идеологический, не системный для СССР.

   Долгие годы работая на эстраде, я часто себе задавал один и тот же вопрос – почему песня, рожденная в России, на Украине, в Белоруссии или в Прибалтике, называлась советской? Что такое советская эстрадная песня? Сегодня я могу высказать свое субъективное мнение. Это безликость всех народов, входивших в состав СССР, это потеря своих традиций, своей веры и впоследствии своей национальной культуры. Ведь я очень хорошо помню, как создавали советскую песню и по каким принципам. Меня все учили, что она должна быть идеологически выдержанной, должна укреплять позиции партии и народа. И я, певец, становился приспособленцем. Мне приходилось работать на Украине (Донецк), где я строил свой песенный репертуар на базе произведений советских и зарубежных композиторов, включая изредка в него советско-украинские песни, которые пелись не на чистом украинском языке, и мне было очень жаль, что песня Украины так же бедна своим языком и чувством, как и российская. Многие украинцы могут обидеться на меня, сказать, что это не так, что Украина богата своей культурой и языком. На самом деле это и так, и не так. Я очень хорошо знаю Украину. Когда меня спрашивают, кто я по национальности, я отвечаю – одессит. Мать моя – украинская женщина, бабушка с дедом – украинские люди, отец – польских кровей. Но я всю жизнь принадлежал России, объезжая ее не по одному разу. Кого же я больше люблю – украинцев или русских? По этому поводу я часто вспоминаю слова моего старшего товарища по работе в искусстве, конфераснсье Бориса Алова. «Мой дед, - говорил Борис, - всегда нам, маленьким детям, объяснял так: плохой национальности нет, есть люди хорошие и плохие».

   Извините, отвлекся от основной темы. Так вот я сегодня вспоминаю свой путь в моем легком жанре. Хочу вам сказать, сермяжный путь у меня был. Ровности не было. Были взлеты и падения. В одном из своих падений, работая сторожем за 120 рублей, я ночами часто фантазировал, думал: а почему так случилось, что все мы стали не людьми? Я не оговорился. В свое время, будучи не бедным человеком, я собрал прекрасную библиотеку, в чем мне помог мой старший товарищ по работе, человек, который из меня сделал высокого эстрадного артиста и которому я обязан своей судьбой, менеджер Павел Леонидов. По приезде с гастролей я читал историю России, Костомарова, Фонвизина, Брокгауза и Ефрона, жизнь царей, перечитывал классиков России, как в прозе, так и в поэзии. Так вот, уйдя со сцены и открывая по утрам замки складов, я думал, почему в людях русских вымерло чувство земли русской, вымерла национальная гордость за свою культуру, духовность. Я понял, что мы потеряли веру, а, если быть еще честнее, волею судьбы мы предали ее. И пошло, и покатило. Я начал вспоминать свое детство, как мне врали учителя, принимая меня в пионеры, как позже меня хотели всеми правдами и неправдами вовлечь в комсомол, как когда-то меня принимали в партию и не приняли, потому что я отношусь к интеллигенции, а, по правилам той игры, принимались в партию рабочие. И вот я остался без партбилета. В общем, в этот отрезок жизненного моего пути мне не повезло. Много было таких моментов невезения. Так однажды Фурцева, министр культуры, проходя по Апрелевскому заводу, возмутилась тем, что весь завод печатал мои пластинки. И тотчас же двери на фирму «Мелодия» мне были закрыты. Смешно? Нет. Стоимость моей пластинки была 2 рубля 60 копеек. А тираж – 13 миллионов. Я же получал за всю работу 150 рублей по тем временам. Смешно? Нет. Меня обокрали. Это министр культуры? Нет. Государственная система позволяла меня обворовывать. Так происходило со мной постоянно. А раз со мной, значит, со всеми.

   Это уже сегодня я со смехом вспоминаю, как приходилось унижаться нашим прославленным поэтам и композиторам, чтобы их песни их же коллеги приняли на худсовете и дали путевку в жизнь, то бишь, открыли им доступ к корыту, из которого всем нашим знаменитостям, моим же современникам, коллегам по искусству, так бессовестно давали есть. Смешно? Нет, больно. Больно за страну, которая не хотела думать о своей культуре, о людях культуры. Страна Лимония – так ее называли многие. Долгим был мой перерыв в эстрадном искусстве. Честно охраняя имущество складов, я разрабатывал план своего возвращения. Думал, с чем мне вернуться. Слушая радио и телевидение, я понимал, что мое место в моем деле так никто и не занял. Певец-то я с определенной манерой, со своим почерком. Я решил рискнуть и взялся за русский романс. Понравился мне этот стиль в русском нашем искусстве. Но петь так, как поют все, я не имел права. Перечитывая Вертинского, я увлекся жизнью этого прекрасного артиста, временами смеялся, входил в образ этого человека и представлял, как мечтал он вернуться в русский дом и как он оказался не нужным советской идеологии. Я взял его несколько песенок для записи. Записал их в своей манере, в современных аранжировках. Думаю, что романс не должен умереть. Молодое поколение должно принять этот поистине русский стиль в искусстве. Слушая себя по радио с песнями Вертинского, я начал понимать, что попадаю в течение «ретро», что мне нужно записать современный шлягер. Работая с композитором Дмитрием Галицким над шлягером, мне удается, как мне кажется, обрести себя, свой почерк в сегодняшнем дне. И все же мне хочется обратиться к русским классикам, воспевающим русскую природу (Некрасов, Кольцов, Рубцов), сделать все, чтобы разбудить в людях чувство русской земли. Хочется, чтобы моя многострадальная родина обрела чувство уважения среди цивилизованных государств и чтобы русский человек не был тем Ванькой-медведем, о котором сегодня думают не все уважительно.

   Михаил ФИЛИМОНОВ («ЭГ» № 11, 2017)