Что касается убийств, их в основном совершают немолодые женщины, у которых сдают нервы из-за пьющих мужей или детей. У нас в колонии был пятый отряд для заключенных старше пенсионного возраста. Не хочу никого обидеть, но их называли «карательницами», потому что почти у всех была 105-ая статья. Например, в театральном кружке, которым я руководила при клубе, участвовала одна интеллигентная женщина - бывшая директорша магазина. Муж у нее безумно пил. Она постоянно выводила его из запоев. А свекровь обвиняла ее в плохом обращении со своим сыночком. Однажды эта женщина гладила белье. Свекровь в очередной раз стала ее пилить. «Да заткнитесь вы!» - не выдержала она и швырнула в нее попавшую под руку вазу. Свекровь не устояла на ногах, ударилась головой об стол и впала в кому. В итоге директорше магазина дали 8 лет. Вся ее жизнь оказалась разрушенной. Я ее поддерживала психологически, как могла. Заставляла играть каких-то мишек и зайчиков – лишь бы она отвлеклась от своих переживаний.

   Представители администрации все время пыталась нам внушать: «Вы здесь все одинаковые». На что я возражала: «Да, мы вынуждены жить в равных условиях, но мы совершенно разные». Я никогда в жизни не поставлю себя рядом с теми, кто убивает своих детей или совращает малолетних. Ощущение ненависти к этим людям среди заключенных почему-то стерлось. Детоубийц в колонии уже давно никто не обривает наголо. Только цыгане по-прежнему испытывают к ним неприязнь. Когда я за нарушения попала из клуба в цыганский швейный отряд, туда хотели перевести девочку, которая убила своего новорожденного ребенка и положила в морозилку. Дали ей всего 4 года. И цыгане не подпускали ее близко к своему отряду. А остальным все было по фигу. Ее без проблем взяли в строительную бригаду. И спокойно с ней общались.

   Бытовые условия хуже всего не в колониях, а в тюрьмах. Считается, что люди находятся там не очень долго, и о комфорте никто не заботится. Когда я ехала по этапу на конкурс «Калина красная», во Владимирской пересыльной тюрьме не оказалось мест в камерах, и кто-то умный распорядился поместить меня в помещение шизо. Оно располагалось в подвале, и там по-хозяйски расхаживали крысы. Ночью я проснулась от того, что одна из них пыталась по одеялу забраться на меня. Вспомнили про меня только на следующий день в обед и с удивлением спросили: «Что вы делаете в этой камере?». Потребовали провести построение. «Крыс тоже строить?» - пошутила я. А в Екатеринбургской пересылке нас запихнули в камеру, где на 7 спальных мест находилось 16 человек. От табачного дыма там нечем было дышать. А спать приходилось по очереди.

   В колониях, конечно, условия тоже не курортные. Но такого экстрима там не бывает. Более того, если говорить про нашу колонию, администрация понемногу пытается что-то делать для улучшения быта. Когда я заехала в Головино, мы жили в секциях по 50 человек с двухъярусными кроватями. На три секции было пять кранов с холодной водой. Горячую воду из титана выдавали по два «литровика» на человека. Неправдоподобными усилиями можно было добыть тазик. Привозить его с собой запрещалось. Передавать через родственников – тоже. Тем не менее, у всех они откуда-то брались. Так же, как мобильные телефоны и другие запрещенные предметы. Потом второй ярус у кроватей постепенно начали снимать. Людей в секции стало меньше, и дышать сразу стало легче. Во всех отрядах сделали душевые с горячей водой. Предоставили возможность звонить родным. А недавно создали специальный отряд «улучшенка», где в секциях живет меньше народа.

   Вместе с тем порядки в последнее время отчасти ужесточились. Помню, раньше строго регламентировался перечень средств гигиены, которые разрешалось хранить в тумбочках. В частности, в нем отсутствовали прокладки. Где их следовало хранить – никто объяснить не мог. Теперь из жилых секций убрали телевизоры. Оставили их только в секциях для отдыха. Запретили вольную одежду, которая раньше частично допускалась. Все идет к тому, что скоро даже нижнее белье можно будет использовать только казенное. В сушилке при бане, где осуществляются постирушки, его и так всегда воровали. Приходилось на ночь вешать трусы, лифчики, носки и колготки у себя на спинке кровати или класть их сушиться под подушку. Если ночью случалась проверка, и их находили, на человека накладывался штраф. Можно представить, что будет происходить в сушилке, когда все белье станет одинаковым. Оно же снашивается. А меняют казенное обмундирование лишь по истечении определенного срока, на который оно рассчитано. Например, костюм выдают на 5 лет. Ботинки – на 2 года. И выдают отнюдь не бесплатно. За все это у заключенных вычитают из зарплаты. Также из нее вычитаются деньги за казенное питание в столовой и – вы не поверите! – даже за коммунальные услуги.

   Работают в женских колониях в основном на швейном производстве. Зарплату там платят копеечную. Скажем, девчонкам, которые на «швейке» выполняли норму, начисляли по полторы тысячи рублей. А только вычеты за питание доходили до 1200 рублей в месяц. Не могу сказать, что кормили нас совсем уж помоями, как это показывают в кино. Конечно, это было слегка съедобно. И если кто-то не получал передач с продуктами, можно было как-то этим перебиться. Особенным деликатесом в столовой считалась рисовая каша, которую мы сдабривали принесенной с собой сгущенкой. Однажды кому-то ее не хватило, и девки из-за этого били кастрюлями друг друга по головам. Плюс три раза в день нам открывали специальное помещение, имевшее у нас название «Чайхана», и предоставляли возможность попить чаю и покушать нормальную еду, которую нам присылали в передачах. Сейчас разрешили передавать даже молоко, йогурт и сливочное масло. А вот яйца и творог почему-то по-прежнему остаются под запретом. В столовой их дают раз в неделю. Каждый день – только ВИЧ-инфицированным и беременным, которым полагается диетическое питание. Да, вместе со всеми сидят и ВИЧ-инфицированные, и туберкулезники. Последних теоретически разрешено забирать домой умирать. Но их не отпускают. Боятся, что вдруг они дома выживут. Квалифицированную медицинскую помощь в зоне получить нереально. Зубы можно только рвать. И к зубному всегда очередь. Практически никаких лекарств, кроме цитрамона, в медчасти нет. Со мной сидела девочка, у которой проблемы со щитовидкой. Раньше ей хоть могли присылать какие-то таблетки в передачах. А потом во время проверок нашли какие-то нарушения и приняли решение запретить передачу лекарств.

   В ответ на все претензии от администрации следует неизменный ответ: «Вас сюда никто не звал». Если приходит комиссия, и кто-то пытается пожаловаться на свою проблему, это всегда заканчивается одинаково – что в колонии, что в тюрьме. Жалобщицу вызывает начальник службы безопасности и плющит ее по полной программе. Угрожает лишить ее даже того малого, что давали, найти у нее что-то запрещенное, упечь в карцер, перевести в зону подальше. И добивается, что она отказывается от своих претензий. Такое происходило на моих глазах не один раз. Бывало, чтобы отомстить отряду, откуда поступили жалобы, у них устраивали шмон, доставали из каптерки сумки с одеждой и едой и сваливали содержимое всех сумок в одну кучу. Потом бабам нужно было разбираться, где чьи вещи. Под шумок те, кто ничего не имели, успевали ухватить что-то чужое. Начинались скандалы: «Это мое! Нет, это мое!». А тех, кто не унимался и продолжал жаловаться, отправляли в «дурку», откуда они возвращались «овощами».

   Чего я никогда не понимала и не пойму – это лесбийские отношения между женщинами-заключенными. Помню, в один из первых дней в колонии, умывшись, я глянула на себя в зеркало и в шутку сказала: «Ой, кому же я такая красивая достанусь?». Вдруг сзади раздался голос: «А что, свободна?». Я обернулась и увидела перед собой молодого парня. В первый момент я не могла понять, откуда он взялся в женском туалете. Потом до меня дошло, что это не парень, а коротко стриженная девушка. Больше я в колонии так не шутила. Лесбийская тема там очень распространена. Женщины поначалу клянутся, что любят мужчин и никогда в жизни на это не пойдут. А через пару-тройку лет те, кто больше всех клялись, начинают открыто с кем-то сожительствовать. «Нам одиноко, - оправдываются они. – Хочется, чтобы рядом был кто-то близкий и родной». На самом деле этим часто занимаются ради продуктов и сигарет. Ублажают женщин, которых хорошо «подогревают» с воли и которые имеют «баул». Фактически идут к ним на содержание. Ко мне тоже подбивали клинья. Правда, быстро поняли, что это бесполезно. Я никого за это не осуждаю. Каждый устраивается так, как считает для себя приемлемым. Но мне было очень некомфортно находиться в секции, когда лесбийские пары завешивали двухъярусные кровати простынями и начинали с громкими стонами развлекаться.

   Иногда у кого-то завязывались романы и с мужчинами. Например, такая история произошла с одной девочкой, в 18 лет получившей 8 лет за присутствие при групповом убийстве. Сначала она сидела в другой колонии. Там вместе кушала и общалась или, как у нас говорили, «семейничала» со своей землячкой – взрослой замужней женщиной. И эта женщина заочно познакомила ее с братом своего мужа. Он раньше тоже сидел два года по 159-ой статье. Его подставила бывшая жена, списала на него какие-то махинации. У него началась переписка с этой девочкой. Чтобы получить свидание, они расписались. После этого девочка забеременела и родила. Тогда ее перевели к нам в Головино, потому что у нас был дом малютки. Уже в нашей колонии у нее родился второй ребенок. Она подавала прошение об амнистии лично Путину. Из-за какой-то ошибки амнистию ей не дали. В конце концов, ее все-таки освободили по УДО. И сейчас они счастливо живут с мужем и двумя детьми. А вот отношения, существовавшие до колонии, обычно не выдерживают испытание временем. Люди привыкают жить по-другому и уже не могут вернуться к прежней жизни. Выйдя на свободу, я тоже разошлась с моим Сашей. Мы остались хорошими друзьями и продолжаем общаться и вместе работать. Пока я сидела, Саша сделал для меня все, что от него зависело. И я ему за это очень благодарна. Но в какой-то момент мне стало понятно, что любовь между нами прошла.

   Михаил ФИЛИМОНОВ («ЭГ» №№ 41 и 42, 2015)