С любимой женщиной, которая рядом с ним уже 32 года, певец познакомился благодаря своему бывшему подельнику по фарцовке Юрию Айзеншпису

Глядя на автора и исполнителя незабвенных хитов конца 80-х «Яблоки на снегу» и «Странная женщина» Михаила МУРОМОВА, трудно поверить, что этот полный энергии человек уже подошел к 70-летнему рубежу. В преддверии юбилея музыкальный обозреватель «Экспресс газеты» пообщался с Михаилом Владимировичем и узнал, что происходило в его жизни после того, как на него внезапно обрушилась невероятная слава.

   - Я благодарен председателю Гостелерадио Сергею Лапину, который в 1983 году не пустил меня в «Голубой огонек» с песней «Метелица», - признался Муромов. - Конечно, мне было обидно. Но, если бы я стартовал в то время, я бы просто захлебнулся, и не появилось бы ни «Яблок на снегу», ни афганского цикла, ни многих других моих песен. «Яблоки» вообще были написаны совершенно случайно. В начале 80-х я исполнил дуэтом с Олей Зарубиной песню «Птица синее крыло». И привлек внимание знаменитого поэта Андрея Дементьева. Мы с ним жили по соседству. Он – в Астраханском переулке. А я – на Большой Спасской. Однажды Андрей Дмитриевич увидел меня на улице и предложил мне текст песни «Стюардесса». Она вышла на кассете «Эстрада-82» и стала звучать во всех самолетах и аэропортах. Потом я получил от Дементьева в подарок его книжку «Избранное». И в 1986 году написал на стихи из этой книжки 12 песен, среди которых была «Яблоки на снегу». Эту песню я высчитал по-инженерному, арифметически. Она продолжалась 3 минуты 50 секунд. Так было нужно для фирмы грамзаписи «Мелодия», чтобы песня попала на пластинку. Но с пластинкой тогда ничего не получилось. Она вышла лишь два года спустя, когда «Яблоки» уже повсюду разошлись на кассетах. Успех у этой песни был такой, что в 1988 году телевизионщики сами пригласили меня в «Песню года». И после этого у меня с битковыми сборами пошли гастроли по всей стране.

   Моим концертным директором тогда был Рафаэль Мазитов из Алтайской филармонии, ранее работавший с Ренатом Ибрагимовым. А аккомпанировала мне группа «Высший пилотаж» - Толя Розанов, Вадим Казаченко и другие будущие участники группы «Фристайл». Мой директор нашел их в Полтаве и перетащил ко мне. Потом помог им раскрутиться с «Фристайлом». Он был человеком очень предприимчивым и не упускал никакой возможности заработать. Помню, как-то мы отыграли концерты в Ростове-на-Дону и ехали на машинах в следующую точку - в Краснодар. Путь лежал через какие-то станицы. И Мазитов буквально на ходу договаривался о выступлениях в местных совхозах. В одном из них нас принимал директор. Постелил нам скатерть в яблоневом саду и принес 5-литровую банку мутной жидкости. «Вот попробуйте наше вино! – сказал он. – Извините, что неосветленное. Все осветленное уже отправили за рубеж». Я попробовал и сразу определил, что это херес - сухое вино с большим градусом. Поскольку нам еще предстояло выступать, я сразу предупредил своих музыкантов, чтобы были осторожнее и пили не больше полстакана. Потом мы с директором отлучились на полчасика посмотреть сад. А когда вернулись, музыканты уже были никакие. У гитариста шторка настолько повисла, что он попытался выйти на сцену в солдатских трусах и резиновых сапогах. Пришлось мне всех выгнать со сцены и отработать концерт одному.

   Зарабатывал Мазитов не только организацией концертов. Существенной статьей его доходов была продажа моих фотографий. Он тиражировал их в огромных количествах и отправлял людей их продавать еще до нашего приезда в тот или иной город. Как говорил Толя Розанов, порой складывалось впечатление, что эти фотографии для Мазитова были главнее, чем наши концерты. Еще мой директор был знаменит тем, что в каждом городе обязательно вез меня в местное РАЙПО, обещал им билетики на мой концерт и загружал машину каким-нибудь дефицитом: «Что это у вас такое? Туфли финские? Давайте 20 коробок! Зонтики японские? Тоже 20 штук грузите!». Иногда мы отоваривались и прямо на предприятиях. Однажды я выступал в Оренбурге. После концерта ко мне подошли две женщины с меховой фабрики. «Сколько стоит ваш концерт? – спросили они. – Хотим, чтобы вы спели у нас в обеденный перерыв. Заплатим две цены. А сверх того вы сможете у нас на складе взять что угодно по ценам 1985 года». Мы набрали детских шубок, кожаных курток, шерстяного сукна. Стоило все это каких-то смешных денег. Потом к нам в гостиницу на черных «Волгах» подъехали два здоровенных парня с автоматами. А за выступление нам заплатили трешками и пятерками. У нас стояла коробка из-под телевизора, заполненная деньгами. Естественно, мы напряглись. Но оказалось, что этим парням были нужны детские шубки. Я позвонил на фабрику и попросил им помочь. После этого мы с ними подружились. И они привезли мне к трапу самолета два мешка битых гусей с охоты. Ну, куда мне столько?! Я взял только три гуся. В самолете мы ошпарили их в тэнах, ощипали, порубили на кусочки и снова загрузили в тэны. На рейсе Оренбург-Москва питание не полагалось. И этими тремя гусями я накормил весь самолет.

   Встречи с людьми из криминальных кругов далеко не всегда были приятными. С откинувшимся с зоны авторитетом Зубатым дело дошло до драки. Солнцевские ребята устроили ему вечеринку в ресторане гостиницы «Спорт». Пригласили артистов. Когда я вышел на сцену, обнаружилось, что микрофон не работал. Поскольку я всегда пел живьем, я попросил его заменить. Стало понятно, что до меня все выступали под «фанеру». И когда мы с Зубатым после выступления накатили, виновник торжества стал ругать артистов. «Все вы…» - сказал он и употребил очень обидное по блатным понятиям слово. Я посчитал, что не заслужил такого хамства, и предложил ему выйти в холл. Зубатый вышел со своим братом и еще какими-то двумя парнями. Двоих я сразу положил. Потом еще одного. А потом на моих руках повисли по три человека и валтузили меня как грушу. После этого я 12 дней не выходил из дома. Морда у меня напоминала фиолетовый детский шарик, сдавленный по диагонали. Самое смешное, что на следующий день в «Московском комсомольце» вышла заметка под заголовком «Муромов избил солнцевских авторитетов». «Комсомолец» всегда публиковал про меня разную ерунду. Однажды я выступал на чествовании героев-«афганцев» с песней «Боевым награждается орденом». Вообще, эта песня про милицию. Но «афганцам» она тоже полюбилась. И меня провожали долгими овациями. А в «Комсомольце» написали: «Муромов неизвестно зачем под шипящую фонограмму спел какую-то непонятную песню и ушел под стук собственных каблуков». Я пришел к их главному редактору. У него в кабинете как раз сидел его сын - автор этой публикации. «Кому из вас яйца оторвать?» - спросил я. «А что не так?» - начали прикидываться дураками они. Почему-то я не пришелся я им ко двору.

   Отношение «Московского комсомольца» ко мне на некоторое время изменилось лишь в конце 80-х, когда моим директором стал Юра Айзеншпис. Артур Гаспарян тогда дал целый подвал, какой Муромов хороший артист. Каким уж образом Шпицу удалось этого добиться – можно было только догадываться. С Юрой мы были знакомы с 1966 года. Вместе фарцевали. Единственное – я его всегда отговаривал заниматься валютой. «Это подрыв экономической мощи государства, - объяснял ему я. – Будешь иметь дело с другими органами». Но Шпиц меня не слушал. А потом с валюты вообще перешел на фальшивое афганское золото. На чем и погорел. Первый раз ему дали пятерку. А второй раз – 12 лет. После тюрьмы он начал тереться на моих концертах, наобещал мне золотые горы и как опытный интриган спровоцировал меня расстаться с Рафаэлем Мазитовим и взять на работу его. Потом я очень жалел об этом поступке. Шпиц сделал мне пять битковых сольных концертов во дворце спорта «Лужники». А после этого повел себя довольно странно - попытался меня наколоть и не отдать мне деньги. Пришлось прижимать его на мосту за горло. Только тогда отдал. На этом наши пути разошлись.

   Несмотря на то, что из-за Айзеншписа я рассорился с Мазитовым, сотрудничество с ним имело и положительные последствия. Именно Юра, сам того не ведая, свел меня с моим нынешним директором – верной боевой подругой Людмилой Сигаревой. На одном из концертов в Лужниках, которые он организовывал, я обратил внимание на танцующую среди зрителей девушку. Это и была Людмила Ивановна. У нас сразу завязалась любовь-морковь. И она продолжается уже 32 года. Конечно, параллельно у меня возникали отношения с другими женщинами. Но остаться со мной удалось лишь Людмиле Ивановне. Она притянула меня сходством с моей любимой бабушкой Ольгой Георгиевной. Бабушка была просто изумительная. Мастерица на все руки. В войну, когда ее муж Семен Титович, замначальника Казанской железной дороги, ушел на фронт и пропал без вести, она обшивала целый квартал. Мне в 1-ом классе сшила новогодний костюм тореодора. Сделала сомбреро из туристической панамы. Все отделала люрексом, стеклярусом и блестками. Я в этом костюме ходил на елки до 3-го класса, пока он не начал лопаться по швам. Людмила Ивановна, конечно, далеко не все умела. Но, как и бабушке, ей можно было доверить любые тайны, оставаясь уверенным, что они дальше никуда не уйдут. И с середины 90-х она начала заниматься всеми моими делами. Стала у меня и директором, и администратором, и звукорежиссером, и костюмером. Несколько раз даже выходила со мной на сцену. Когда не было музыкантов, стояла за клавишами и подпевала мне.

   У меня тогда был не самый удачный период в жизни. В 1994 году, пока я находился в Италии, на мою квартиру было совершено разбойное нападение. Туда ворвались шестеро бандитов, связали моих девчонок-костюмерш, которые у меня жили, и почти два часа выносили вещи. Забрали всю аппаратуру. Только стационарный магнитофон не взяли, потому что он был слишком тяжелый. И не нашли спрятанные 15 тысяч долларов и колье 16-го века. Прятать я всегда умел. У моих родителей в начале 80-х была кража. Они жили в кооперативном доме. Русских семей в нем было всего пять. Остальные – ювелиры, зубные врачи и гинекологи. Тогда казанские ребята за 2,5 часа обокрали 60 квартир. Выдавливали двери и брали, что под руку попадалось. У нас взяли папину шапку, магнитофон и облигации на 50 рублей. А мамины драгоценности найти не смогли. Я спрятал их в положенную набок вазу и сам не сразу вспомнил, где они лежали. Этих казанских ребят потом поймали, хотя они обсыпали все молотым кофе, чтобы собака не взяла след. А вот тех, кто устроил налет на мою квартиру, милиция так и не нашла. Я сам их нашел. Это оказались серьезные тульские ребята из группировки Паши Фадея. Года за полтора до налета этих ребят предлагали мне в телохранители. «Зачем они мне нужны? – сказал тогда я. – В случае чего сами отстучимся». Ко мне не раз подкатывали и просили поделиться деньгами с братвой. Но я ни разу никому ничего не давал. Помню, в Боровичах заявился ко мне один такой с двумя волынами и в сопровождении двух «шнурков». «Почему я должен с тобой делиться? – возмутился я. – Пойди на ваш бетонный завод в день зарплаты и попробуй у работяг попроси по десяточке! Или ты думаешь, что мне мои деньги легко даются?». Закончилось тем, что парень проникся ко мне уважением и даже пришел провожать меня на вокзал. А эти ребята из Тулы потом сами друг друга перебили. Одного утопили. Другого на ножи посадили. А самого Фадея расстреляли рядом с его машиной. От машины только клочья остались. Самое интересное, что незадолго до этого я с ним встречался. Фадей просил дать ему пару концертов на стадионе в Туле, чтобы поднять денег на общак. «Сейчас я на две недели уезжаю, – сказал я. – Потом об этом поговорим». А через две недели его уже не было в живых.

   Эта история с разбойным нападением меня серьезно подкосила. Пришлось всем этим заниматься. Настроения совсем не было. И я на некоторое время выпал из активной творческой жизни. Пошли разговоры, будто я спился и пришел в полный упадок. На самом деле я продолжал потихоньку гастролировать. Просто меня перестали показывать по телевидению. Поменялись люди на каналах. Нужно было заводить новые знакомства. А опять ходить по музыкальным редакциям, давать взятки и водить всех по ресторанам, как в начале карьеры, мне уже было неинтересно. С концертами у меня и так все было нормально. А про мой якобы упадок это все журналисты раздули. Одного вот так пустил к себе домой. Давал ему интервью на улице. Увидел, что он совсем замерз, и предложил: «Пойдем ко мне попить кофейку!». И что он потом написал? «Муромов нищенствует в однушке с протертыми обоями и вздувшимся полом». Ну, что это такое?! Никакой журналистской этики! У телеканала РЕН-ТВ я в свое время даже отсудил контрибуцию. Они показали мне в глазок удостоверение уголовного розыска. А когда я приоткрыл дверь, пытались войти с камерой в квартиру и снять меня в каком-то неприглядном виде. Точно так же телевизионщики приходили к покойным Жене Осину и Крису Кельми. Сами поили их спиртным. А потом снимали и говорили: «Смотрите, как они спиваются!».

   Сейчас у меня идут судебные разбирательства с Первым каналом. В программе «Три аккорда» они дали исполнить мою «Странную женщину» драматическому актеру Анатолию Журавлеву. Он подходил ко мне на концерте и говорил: «Я не смогу спеть эту песню». Тем не менее, его заставили это сделать. Причем, отрезали вступление, проигрыш и повтор второго куплета. От семи минут оригинального варианта осталось только три с половиной. Это все равно, что выпускать «Бородино» без Бородинской битвы или «Войну и мир» без Наташи Ростовой и Андрея Болконского. Культурные люди себя так не поступают. Когда на канале «Россия» Юрий Стоянов или тот же Интарс Бусулис перепевали «Яблоки», у меня как у автора в соответствии с законом спрашивали разрешения и заключали со мной договор. А на Первом канале ведут себя как поместные князья. Считают, что они могут делать, что угодно. Я пытался с ними договориться. И к Юрию Аксюте обращался, и Константину Эрнсту письмо посылал. Но никакого ответа так и не получил. Пришлось подавать на них в суд за нарушение авторских прав. В свое время с ними по такому же поводу судился брат Евгения Мартынова Юра. Бился три года и забросил. А я доведу это дело до конца. Если будет надо, дойду до Верховного суда.

   Михаил ФИЛИМОНОВ («ЭГ» № 46, 2020)