«Стоячим всякий сможет, - шутил автор «Темной ночи». - А ты попробуй вяленьким!»

Девять лет нет с нами легендарного композитора Никиты Богословского, написавшего «Темную ночь», «Шаланды, полные кефали», «Спят курганы темные», «Любимый город», «Ты ждешь, Лизавета», «Три года ты мне снилась» и множество других всеми любимых песен. 22 мая 2013 года ему исполнилось бы 100 лет. В преддверии этой знаменательной даты друживший с Никитой Владимировичем тележурналист и продюсер Михаил Гладков устроил музыкальному обозревателю «ЭГ» встречу с его вдовой – тоже композитором Аллой Богословской (Сивашовой), которая прожила с ним последние 12 лет его жизни.

   - В день рождения Никиты я хотела сделать юбилейный концерт в зале Чайковского, - поделилась с нами Алла. - Но к кому бы из артистов я ни обращалась, почти все они в этот день были заняты. Пришлось перенести юбилей на осень. Я, конечно, постараюсь сделать все возможное, чтобы этот концерт состоялся. Ведь это последняя при нашей с вами жизни юбилейная дата Богословского. Тем не менее, я готова к любому развитию событий. Времена у нас сейчас тяжелые, непредсказуемые и, в общем, довольно мерзкие. Не так давно везде, где только можно и невозможно, зазывали на юбилей композитора Укупника. Я и не знала, что ему стукнуло целых 60. Думала - лет 14. При этом 100-летие со дня смерти Льва Толстого прошло почти незамеченным. И если с юбилеем Богословского ничего не получится, утешением мне послужит неплохая компания, в которую попадет Никита – с самим Толстым! Организовывать юбилей мне приходится своими силами. О спонсорах мне ничего неизвестно, так как я никогда не обращалась к ним. Пока у меня имеется весьма скромная сумма, которую я хочу израсходовать на установку мемориальной доски на высотном доме по Котельнической набережной, где жил и работал Богословский. Проблема в том, что, по закону, мемориальную доску можно установить только через 10 лет после смерти человека. Видимо, подразумевается, что к тому времени заслуги покойного могут быть истолкованы современниками как ничтожные. Некоторое время назад ко мне через своего помощника обратился Сергей Миронов из «Справедливой России» и попросил разрешения спеть «Темную ночь». «А зачем ему это надо?» - удивилась я. «Его отец очень любил эту песню», - объяснил помощник. «Ну, хорошо, - сказала я. – Заплатите мне, и я вам разрешу все, что угодно». Пусть даже это будет ужас-ужас-ужас! За деньги – не жалко! Но парню из «Справедливой России», естественно, хотелось получить разрешение бесплатно. «Тогда разговаривайте с моим юристом из Российского авторского общества! – сказала я. - Я состою с ними в 50-процентных отношениях. И не могу за них решать». От своей доли я отказалась. Но за это попросила помочь мне сделать мемориальную доску Богословскому. Как я знала из прессы, «Справедливая Россия» в свое время помогла с установкой мемориальной доски Клары Лучко, которая жила в том же доме и умерла спустя 2 года после смерти Никиты. Но, как и следовало ожидать, никакой помощи от славных партийцев так и не последовало. В таких случаях обычно говорят: «Эх! Надо было взять деньгами.

   - Насчет наших политиков сам Богословский нисколько не обольщался, - заметил Гладков. - Помню, он говорил про Черномырдина: «Прошел огонь, воду и газовые трубы». И еще называл его «Диктором Степановичем» из-за того, что тот с трудом мог связать два слова. В какой-то момент Никита так во всем разочаровался, что даже хотел эмигрировать в Америку и просил меня помочь с оформлением необходимых документов.

   - Не знаю, что говорил тебе Никита, - засомневалась Богословская. - Думаю, он шутил, приняв 100 граммов. Со мной он обсуждал эту тему абсолютно серьезно. Зная его авантюрный характер, я предлагала ему: «Давай уедем! Тебя всюду примут. Что мы здесь теряем?». И он неизменно отвечал: «Никогда этого не будет! Я русский человек и люблю Россию». А когда с ним случались какие-то неприятности, он рассуждал так: «Неприятность, которая меня сегодня постигла, через две недели покажется мне ерундой, на которую не следовало обращать ни малейшего внимания. Так зачем я буду ждать две недели? Я уже сегодня не буду обращать на нее внимания». Конечно, он говорил это в шутку. Для него это был образ. Но по сути это была истинная правда. Богословский никогда себя не напрягал. Все, что доставляло ему малейшее насилие над своим телом и душой, им сразу же отвергалось. Если он хотел сидеть, а кто-то обращался к нему с просьбой, вынуждавшей его встать, он ни за что не вставал. Когда Богословского спрашивали, как ему удается в его возрасте оставаться в такой прекрасной форме, он отвечал: «Я всю жизнь пью и курю. По улицам ходить не люблю. Езжу в машине. Спорт ненавижу. Выезды на природу – Боже упаси!». Однажды к нам в гости пришел 32-летний парень – завотделением 23-й городской больницы, с которым Богословский подружился, когда проходил обследование. «Что пьем?» - спросил его Никита. Это, кстати, был первый вопрос, который он задал мне при нашем знакомстве. Я не растерялась и ответила: «Все, что прозрачное и не ниже 40 градусов». Мой ответ ему понравился. Сам он тоже предпочитал водку. Всякие коньяки и виски не любил. И вот когда пришел врач, они за ужином вдвоем уговорили литровую бутылку водки. Думая, что мне придется везти врача домой, я не пила ни грамма. Но он сказал, что сам доберется до дома, и согласился только, чтобы я довезла его до метро. Вернувшись домой, я с невыразимым удивлением и даже с ужасом увидела Богословского спящим на своей кровати в ботинках, брюках, пиджаке и при бабочке. Спал он, как дитя. «Да-а… - подумала я. – Перепил дядя». Просыпался Богословский всегда, всю свою жизнь, ровно в 10 утра – ни раньше, ни позже. Даже если он уже не спал, все равно до 10-00 лежал с закрытыми глазами. В то утро я встала пораньше и заглянула к нему: как он там в ботиночках-то? Но ботинки были уже сняты, костюм аккуратно повешен на вешалку, а рубашка брошена в стирку. Когда он проснулся, я осторожно поинтересовалась: «Ну, ты как?». «В каком смысле?» - переспросил Никита. «Ну, как ты себя чувствуешь?» - уточнила я. «А как я себя должен чувствовать? – удивился он. – Нормально!». Умывшись, позавтракав и посетив на 3 минуты туалет, он уселся за чтение газет, которые ежедневно читал в огромном количестве. В общем, вел себя так, как будто и не было накануне никакой такой пьянки! «Позвони в больницу и узнай, как добрался наш доктор!» - попросил меня Никита. Понимая, что утром в больнице проходят всякие совещания и обход пациентов, я набрала служебный телефон доктора где-то ближе к часу дня. Каково же было мое искреннее удивление и гордость за Богословского, когда мне ответили, что доктор на работу еще не приходил.

   - Как-то утром я пришел к Никите раньше времени - без четверти десять, - вспомнил Гладков. - Он еще спал. И я решил над ним подшутить. Залез к нему под одеяло. И попросил Аллу встать на кровать и нас сфотографировать. Самое поразительное, что Никита никак не отреагировал на все эти манипуляции. Так и продолжал спать до 10 часов. Эту фотографию я назвал «Темная ночь, или Наш ответ Боре Моисееву». Честно говоря, я боялся показывать ее Никите. А вдруг ему это не понравилось бы? Но он рассмеялся и даже придумал свое название - «Три года ты мне снился».

   - Мне иногда кажется, что Никита был не человек, а какой-то пришелец, - призналась Богословская. – Уж очень легко все ему давалось. В советское время он официально был миллионером. На сберкнижке у него лежали миллионы. И, как у всех, эти деньги у него в одночасье сгорели. Но он не печалился по этому поводу. «Ничего! Заработаем еще!» - говорил он. Так же легко Никита расставался и с людьми – даже самыми близкими. Когда у него умерла предпоследняя жена Наталья Ивановна, он три года жил один, и к нему через день приходила домработница Зинаида Николаевна. Еще при жизни жены она помогала им по хозяйству и стала практически членом семьи. Умирая, Наталья Ивановна попросила ее: «Зиночка, не оставь Никиту!». Но, когда появилась я, Зинаида Николаевна решила, что в ее услугах нет необходимости. Узнав, что она больше не придет, Никита был потрясен и едва сдерживал слезы. Как же так?! Зина – часть его жизни. И ее теперь не будет. Но этой страшной глыбы, которая свалилась ему на голову, хватило ненадолго. Через пять минут он подошел ко мне и как ни в чем не бывало спросил: «Кофе пить будешь?». Про Зину он больше никогда не вспоминал. А с сыновьями как у него получилось! Его первый сын Кирилл умер в 46 лет. Захлебнулся во сне рвотными массами. Сын от другого брака Андрей, который был на 10 лет младше, немного его пережил. Он был очень способный парень. Написал рок-оперу «Алые паруса» и знаменитую песню «Рисуют мальчики войну», которую пела Жанна Бичевская. Но обладал слабым характером. Не мог сказать себе: «Стоп!». И в результате сломался. Водочка довела его до того, что в 53 года он скатился на самое дно жизни. Жена у него, похоже, была такая же, как и он. Денег у них не было. С работы его отовсюду выгнали. С ним перестали общаться все на свете. Богословский упросил своего приятеля Аркадия Вайнера взять Андрея на работу на телеканал Дарьял-ТВ. А через неделю нам домой позвонил Вайнер. К телефону подошла я. «Хорошо, что трубку снял не Никита, - сказал Аркадий Александрович. – Я даже не знаю, как это ему сказать. Андрея три дня не было на работе. Сейчас он спит в котельной. Рядом – гора пустых бутылок. Тут же он устроил туалет. Надо его забрать!». Андрея забрали в психиатрическую больницу имени Ганнушкина. «Его не могут держать там вечно, - говорила я Никите. – Что будем делать?». «Не давай ему больше денег, а покупай продукты!» - отмахнулся Никита. У меня остались письма Андрея отцу из психушки. По сравнению с ними Достоевский – это просто Ильф и Петров. В конце концов, Андрея выслали в Московскую область, в какой-то барак, где он и умер. Для кого-то другого это была бы трагедия. Но не для Никиты. Он просто вычеркнул Андрея из жизни. А когда умер Кирилл, Никита даже не пошел на его похороны. Пожалуйста, только не делайте из меня судью! Я никого не осуждаю. Я просто излагаю факты. Да, Никита не выплескивал свои эмоции. Но, конечно, он переживал. Я видела, как этот балагур и шутник плакал около фотографии Марка Бернеса. И еще пару-тройку раз я видела слезы у него в глазах. «Ты плачешь, что ли?» - спросила я его однажды. «Нет», - ответил он. «А чего ты какой-то вяленький?» - забеспокоилась я. На что последовал ответ: «Стоячим всякий сможет. А ты попробуй вяленьким!».

   - Предлагаю статью про Никиту назвать «Вяленький цветочек», - залился смехом Гладков. - Он обожал шутки на интимные темы. Однажды мы праздновали его день рождения в казино «Кристалл». И после долгого застолья он попросил меня проводить его в туалет. За нами увязались телевизионщики с камерами. Чуть ли не на толчке Никиту готовы были снять. А я тогда привез из Америки игрушку-прикол - искусственную какашку, которая выглядела как настоящая. Когда Никита сделал свои дела, я дал ему эту какашку. И он вышел из туалета, торжественно держа ее на ладони. Надо было видеть в этот момент лица поджидавших его телевизионщиков.

   - Если продолжить интимную тему, цветочек был не такой уж вяленький, - неожиданно разоткровенничалась Богословская. - Моя близкая подруга из Петербурга как-то рассказывала мне про молодую жену композитора Вениамина Баснера, которая жаловалась ей, как муж замучил ее сексуальными домогательствами. «Ну, не верю я ей, - говорила подруга. – Не может этого быть!». А я тоже хотела с ней поделиться, как меня замучил Богословский. «Но она и мне не поверит», - подумала я. И специально для нее сделала снимок, доказывающий мужскую состоятельность Никиты. Подруга, полюбовавшись, немедленно заткнулась и больше на эту тему, по крайней мере, со мной, никогда не говорила. Да, Богословский очень любил женщин. Но сколько у него их было и кто именно – как я его ни пытала, он мне так и не открыл. Я его страшно ревновала к прежней жизни. Особенно к жене Наталье Ивановне, которая была до меня и с которой он прожил 37 лет. «Ну, расскажи, как ты с ней жил!» - приставала я к нему. Но ни одного слова про нее я так и не услышала. Он был настоящий мужик.

   - Бывало, они ссорились до драк, - засвидетельствовал Гладков. – Мне не раз приходилось их мирить. Звонил Никита и говорил: «Приезжай ко мне! Алка ушла. Сказала, что больше не придет». Я звонил Алле. «Я в бассейне, - отвечала она. – Потом поеду к подруге. А Никита пусть идет на хрен!». А сами любили друг друга.

   - Да, как любил меня Никита, этот засранец, этот старый пердун, так меня больше не будет любить никто, - согласилась Богословская. - Мои 12 лет с ним были самыми яркими в моей жизни. Хотя и очень непростыми – и в женском отношении, и в творческом. Я же сама талантливый композитор. Говорю это и не краснею, потому что Никита по-настоящему ценил мою музыку. Через несколько лет совместной жизни я обратилась к нему с просьбой: «Замолви за меня словечко!». Он посмотрел на меня и совершенно серьезно сказал: «Этого не будет». «А почему?» - удивилась я. «Могут отказать», - объяснил он. А отказа он бы не потерпел никогда. «Я все поняла, - сказала я. – Спасибо, что не пописал в чай!». И с этого момента у меня с ним начались разлады. Не то, что бы я обиделась. Нет, я не из обидчивых. Но я это запомнила. В этом смысле мы очень похожи с Никитой. Он поступал точно так же. Видно, неслучайно Бог нас свел. Однажды мы делали большой авторский концерт Никиты в Киноцентре. Заканчивать его должен был Кобзон. Поскольку он меньше шести песен не поет, все лучшие песни оставили ему. Но он так и не приехал. И на наши звонки не отвечал. Мы не знали, что делать, и никак не могли начать концерт. Богословский же был пунктуален до фанатизма. В конце концов, песни, которые должен был петь Кобзон, распределили между другими участниками концерта. Никита очень обиделся и задумал страшную месть.

   - Может быть, я что-то путаю, но у Кобзона тогда чуть ли не мама умерла, - вступился за Иосифа Давыдовича Гладков. - Но самое главное – он предупредил кого-то, что не сможет приехать. А этот «кто-то» не сообщил об этом Богословскому.

   - Не выдумывай страшные глупости! – возмутилась Богословская. - Когда умерла мама Кобзона, я специально приезжала в ЦДРИ поклониться ей. Это было совсем в другое время. А предупреждал Кобзон кого-то о своем неприезде или просто забыл - не имеет значения. Когда мы приехали домой, первое, что сделал Богословский, - не раздеваясь, подошел к телефону, набрал Кобзону и сказал ему на автоответчик: «Забудь номер моего телефона! И не смей больше петь ни одной моей песни! Если я узнаю, что ты их где-то поешь, будешь иметь дело с моим адвокатом». И ладно бы – этим все и ограничилось. Но я была еще более зла. Мне было очень обидно за Никиту. И когда он повесил трубку, я тут же позвонила по тому же номеру и буквально пролаяла на тот же автоответчик: «Иосиф Давыдович! Кстати, мои песни не пойте тоже! Иначе будете иметь дело и с моим адвокатом». Короче, все отношения с Кобзоном у нас прервались.

   - А какое-то время спустя мы приехали в Киев на фестиваль, - продолжил Гладков. - Никиту позвали туда членом жюри. А председателем был Кобзон. Никита его демонстративно не замечал и проходил мимо, как будто это было пустое место. На пресс-конференции я обратился к Кобзону: «Что у Вас произошло с Богословским? Почему Вы с ним не разговариваете? Это нехорошо. Хотелось бы вас помирить». «Это не Ваше дело», - отмахнулся Иосиф Давыдович. Не секрет, что он никогда никому ничего не прощает. А через несколько дней был его день рождения. Он совпал с гала-концертом по случаю завершения фестиваля. Я пришел в гримерку к Кобзону и сказал: «Иосиф Давыдович, сейчас самое время помириться с Богословским». «Я не пойду, - начал отказываться он. – Пусть сам ко мне приходит!». «Нет, пойдете! – настаивал я. - Никита все-таки старше вас. Ну, что вам делить?!». И тут мне помог аккомпаниатор Кобзона Евсюков. «Йось, надо сходить», - сказал он. Кобзон зашел в гримерку к Никите. И через пару минут они уже обнимались, целовались и рассказывали анекдоты.

   - Все равно в их отношениях с Кобзоном что-то так и не срослось, - констатировала Богословская. - Ни с Никитой, ни со мной прежних теплых отношений у него уже не было. Тем не менее, когда хоронили Никиту, самый большой и красивый букет роз на его могиле был от Кобзона. А потом Иосиф Давыдович, сам того не ведая, помог мне придумать название для моей книги о Богословском. Я хотела назвать ее «Я люблю тебя Алка». Это слова из последней записки Никиты, которую мне передал врач Боткинской больницы. Но этот заголовок чем-то все же меня не устраивал. И вот однажды я случайно услышала в какой-то телепередаче выступление Кобзона. «Никиту Богословского на склоне лет оседлала некая особа из Харькова», - сказал он. Этот пассаж мне очень понравился. «Но кто же эта особа из Харькова? – задумалась я. – Может быть, Гурченко? Но она никогда не была женой Богословского и тем более его не оседлывала. Оседлала его я». Видимо, у Кобзона от неприязни ко мне так наболело, что он перепутал все на свете, и вместо меня у него явился образ Гурченко, которую он тоже – не поймешь – любит или не любит. «Ой, Иосиф Давыдович, как же Вы вовремя!» – обрадовалась я. И назвала свою книгу «Как я оседлала Никиту Богословского».

   Михаил ФИЛИМОНОВ («ЭГ» № 20, 2013)